Есть энтузиасты, посвящающие свое время, а порой и жизнь любимому делу и готовые делиться с миром плодами своего труда.
А есть те, кто ставит им палки в колеса - тем или иным способом. Хотя по логике вещей должны бы помогать.
Хотя это мое, частное , мнение.
Кому, скажете вы, нужны все эти воспоминания о прошлом веке, об ушедших эпохах. Возможно и никому. Но мне кажется, что есть в них что-то особенное, ели уловимое...
М.Н.Горшкова
Вы только вчитайтесь в эти строки.
- "Я родилась 22-го мая (ст.ст.) 1887 г. в г.Петербурге (Ленинграде). Отец мой служил в большой торговой фирме мелким служащим. До 1896 г. семья наша состояла из отца, матери, моей старшей тётки (сестры моей матери) и меня. В 1896 г. появился на свет брат мой, Николай, а через один год восемь мес[яцев], две сестры (близнецы), Анна и Елиза-вета; из них младшая Елизавета, прожила около 2-х лет и умерла от дифтерита.
До появления брата и сестёр я была в семье одна и любимица тёти, которая меня очень баловала. Всё внимание было обращено на одну меня. Я была очень шаловлива и мне разрешалось и прощалось очень многое. Восьми лет меня отдали в частный пансион для подготовки в Мариинскую гимназию, которая в ту пору пользовалась репутацией од-ной из лучших женских гимназий. В пансионе я была старательной и приносила родите-лям хорошие оценки. Педагоги были мною довольны.
Как-то, возвратившись из школы, я увидела у мамы на столе два журнала (мод), «Вен-ский шик» и «Русский базар». Перелистывая их, я натолкнулась в журнале «Русский ба-зар» на фотографию московской балерины Л.Р. Нелидовой. Подобную фотографию я увидела в первый раз и она дала моему воображению большой толчок. О балете я слы-шала мало, т.к. среди моих родных и знакомых никогда не было из артистического мира. В театр меня почти не брали, кроме цирка. Взяв журнал, я подошла к зеркалу и, точно скопировав позу, понеслась к тёте. Встав перед ней, подала ей журнал и спросила: «Похо-же?», и получив утвердительный ответ, начала, от радости прыгать и теребить тётю. С этого момента я стала приставать к отцу и матери показать мне балет. (До этого времени я была мало знакома с каким бы то ни было теа-тральным зрелищем).
Однажды родители мои собрались и повели меня и двух моих двоюродных братьев, часто у нас гостивших, в цирк Чинизелли. Был дан балет, феерия и дивертисмент с ло-шадьми и дрессированными собаками. Последние произвели на меня особенное впечат-ление, но а цирковой балет меня не удовлетворил.
На Масляной неделе повезли нас на балаганы Лейферта на Марсовом поле. Тут мож-но было получить удовольствие на все вкусы. Театр, качели, карусели, колесо, дед, ледя-ной дом, балет и продажа всяких сластей. Повезли нас на вейках. Это финский крестья-нин на маленькой лохматой лошадке (шведке) с длинной гривой, в которую вплетены разноцветные тряпочки, на шее мелодично звенели бубенчики. Санки маленькие, вроде возка. Эти крестьяне съезжались в Петербург [для того], чтобы подработать. Такой «вей-ка» приводил наши детские сердца в восторг. Возвращались мы с большим запасом ла-комств, и чего только не было: орехи, пряники, маковые плитки, яблоки, кос-халва, кото-рую могли разгрызть только львы, так она была крепка. Покататься на оленях по Неве было громадное удовольствие, а проехать в санном кресле через Неву – удовольствие двойное. Всё было замечательно на балаганах, кроме балета! Так же, как и цирковой, абсолютно не произвёл на меня никакого впечатления.
Жили мы в те годы на Троицкой улице (Троицкая ныне улица Рубинштейна) у Пяти углов. Часто гуляя
с матерью по Театральной улице (ныне Росси) между трёх и четырёх часов, видели подъ-езжающие кареты в две лошади, это были экипажи особенного типа, тяжёлые, громозд-кие, на 6 человек, назывались они у актёров рыдванами. Под воротами №2 был подъезд, тут и останавливались кареты. Из них выскакивали молодые девушки, одетые, смотря по сезону: зимой – в лисьих шубах (салопах), в капорах и высоких бархатных, на овечьем меху, сапогах; весной – в синих пальто и в круглых шляпках. Встречал их швейцар в крас-ной ливрее. Заглядывая под ворота, я останавливала мать и спрашивала, кто эти девоч-ки? И зачем их привезли в каретах? Мать мне рассказала, что это воспитанницы театра-льного училища, возвращающиеся с репетиции из Мариинского театра (Кировского).
О! какое потрясающее любопытство охватило меня. Совсем незнакомый мир! «Мама! От-дай меня в эту школу! – Да как я тебя отдам? Туда не принимают так, как в простой пан-сион. Надо быть пригодной для балета иметь знакомых среди артистов…» Этот ответ не удовлетворил меня. За обедом я стала приставать к отцу с этим вопросом, но оказалось, и у него нет артистических знакомств.
Весной 1896 г. мать моя вдруг подала заявление в театральное училище. Осенью того же года, 29 августа (ст.ст.) повела меня на приём. Лет мне было 9, это был мой первый, весьма неудачный, поход. Меня не приняли. Приём был на балетное отделение в класс Энрико Чекетти. Приведя меня в школу, мать моя сразу сообразила, что сплоховала (и готова была вернуться, но было поздно). Дети все были очень нарядно и изящно одеты, некоторые в шелках и кудрях. Мои же скромные одежды, - коричневое платье с белым воротником, волосы, заплетённые в косу, и ноги, обутые в чёрные сапоги на пуго-вицах, - делали мой вид сильно непривлекательным и мало интересным, - не украшали, а скорее убивали меня. Первый блин оказался комом.
На следующий сезон 1897 г. мой отец случайно познакомился с чиновником из канце-лярии театрального училища. В разговоре отец [посвятил] его в нашу неудачу. «Сколько ей лет?» - Отец сказал, что в мае исполнится 10. – «Ну, ещё не всё потеряно, можно по-вторить», и объяснил, как надо будет сделать. Папа с радостью объявил нам эту новость. Весной мамаша снова отправилась с бумагами, но уже при заявлении была карточка от чиновника с просьбой принять от такой-то заявление. Последнее было принято, и осенью 29-го августа (ст.ст.) 1897 г. мать снова повела меня на приём, но дело с моим туалетом обстояло иначе. Меня одели в хорошенькое белое батистовое платье с вышивками и бо-льшим кушаком - голубой лентой. Волосы слегка завиты, в волосах бант, на ногах – хоро-шенькие носочки и лакированные туфли. Помню, я долго вертелась перед зеркалом, не столь от кокетства, сколь от желания быть красивой, чтобы понравиться приёмной коми-ссии. Каково было достижение в этом направлении, точно не помню, но чиновник не дре-мал: он всем-всем сидящим на комиссии по приёму детей написал по записке с просьбой, если такая-то подойдёт, то не отказать в принятии. Судьба моя решалась! От волнения я ничего не могла говорить, но, овладев собою, даже сдружилась с одной девочкой, сестрой актрисы Александринского театра Никитиной, которая, к сожалению, была забракована на медицинском осмотре. Комиссия была грозная – по составу её чле-нов: начальник школы Рюмин, инспектор Писнячевский, инспектрисса Лихошерстова; присутствовали: директор театра Всеволодский, балетмейстер театра Мариус Петипа и Лев Иваныч Иванов, режиссёры Аистов и Сергеев, репетитор школы, артист балета Алек-сандр Викторович Ширяев, два брата, Николай и Сергей, Легаты, дирижёр балета Виктор Дриго, Энрико Чекетти, старший преподаватель, и его помощник Гиллерт, Павел Андре-евич Гердт и его помощник Александр Алексеевич Горский. Кроме всех упомянутых, сбо-ку у стола сидел убелённый сединами старец, который очень занимал нас, ребят, своей внешностью. Длинный, худой, он одет был в старый сюртук, длинный, ниже колен. Высо-кий крахмальный воротник, широкий большой галстук, тоже старинного образца. Он иногда поднимался, чтобы вытащить платок, который находился сзади в разрезе сюртука и слегка торчал кончиком наружу; цвета платок был красного, с турецким рисунком огур-цами, и при этом вынимал табакерку, нюхал и чихал. Мы обратились к классной даме, спрашивая, кто этот старичок? Она нам отвечала: «это – Христиан Петрович Иогансон». Имя, играющее в балете огромную роль, как артиста, педагога и последователя знамени-того режиссёра, французского балетмейстера Новера".
Из воспоминаний балерины Марии Горшковой
Однако вернемся к тому, с чего начали.
Эти воспоминания были "расшифрованы", собраны и готовы к изданию. Вот только незадача...
Что бы опубликовать их нужно разрешение одного из московских музеев, где эти рукописи и фотографии хранятся. А фотографий, между прочим, целых два альбома.
А музею требует денег и немалых. 1000 р за публикацию одной фотографии!!! А их там ...
Собственно к чему я все это... Не знаю. Наболело...
Не музей, а собака на сене...
Journal information